Обратный звонок.

Всем привет. 

Еще одна почемучка на злобу дня.

- Вадим Николаевич?

- Нет, это не Вадим Николаевич. А кто спрашивает?

- Это Нина.

- Нина? Почему у вас такой странный голос? И кто такой  Вадим Николаевич?

- Странный голос? Мне  Вадим Николаевич звонил с этого номера. Простите, а Вы кто?

- Все-таки странный у вас голос. Неожиданно тонкий. Похоже Вы огорчены чем-нибудь?

- Не знаю. И все же кто говорит со мной?

- Вы меня не знаете, скоре я Вас тоже. А Вадим Николаевич Вам кто?

— Наверное, я все-таки ошиблась номером, — сказала Нина. — И я Вас не знаю.

— Ок, я точно не Вадим Николаевич! Я Олег. Подойдет?

— Ну вот! — Нина вздохнула, будто ей жаль было прекращать разговор. — Теперь еще и Олег.

— Простите, — я извинился и дал отбой связи.

Я не сразу набрал ответный вызов. Конечно, я не  Вадим Николаевич. Какое у меня может быть дело к неизвестной Нине? Никакого. Просто хотелось узнать, откуда она. Есть ли у нее дом, а если она не дома как многие сейчас, то это ничего не меняет. 

— Нина? — спросил я.

—  Вадим Николаевич? — ответила Нина. — Ах нет, это Вы Олег. Вы какой номер набираете?

— Обратный звонок.

— Что? У меня — один — тридцать два — пять три.

— Наверное, — пробормотал я. — Извините, Нина.

— Пожалуйста, — сказала Нина. — Я все равно не занята.

— Постараюсь к вам больше не попадать, — пообещал я. — попробую найти  Вадима Николаевича. Тут связь плохо работает.

— Да, — согласилась Нина.

Я дал отбой. Но через минуту снова позвонил Нине.

— Я вас слушаю, — отозвалась Нина молодым голосом. — Это опять Вы?

— Да, — сказал я. — Видимо Вадим Николаевич был на этом номере до меня. Вы только не сердитесь, не думайте, что я шучу. 

— Конечно, конечно, — быстро согласилась Нина. — Я ни на минутку не подумала. А вы очень спешите?

— Нет, — ответил я.

— У вас какое то важное дело ко мне?

— Вы смешной человек, — произнес я. — Сколько вам лет, Нина?

— Тринадцать. А вам?

— Больше сорока. Между нами большая разница во времени.

— Да, — вздохнула Нина, — многовато. А о чем вы думаете сейчас?

— Трудно ответить. В данную минуту ни о чем. Я же разговариваю с вами.

— А если бы вам было тринадцать лет или даже пятнадцать, мы могли бы познакомиться, — сказала Нина. — Это было бы очень смешно. Я бы сказала: приезжайте завтра вечером к памятнику Шевченко. Я вас буду ждать в семь часов ровно. И мы бы друг друга не узнали. Вы где обычно встречаетесь?

— Как когда.

— И у Шевченко?

— Не совсем. Мы как-то встречались у «Макдональдс».

— Где-где?

— На площади «Ливерпуль».

— Не знаю.

— Ну, на Соборной.

— Все равно почему-то не знаю. Вы, наверное, шутите. Я хорошо знаю свой город.

— Не важно, — сказал я.

— Почему?

— Это давно было.

— Когда?

Девочке не хотелось вешать трубку. Почему-то она упорно продолжала разговор.

— Вы одна дома? — спросил я.

— Да. Мама в вечернюю смену. Она медсестра в госпитале. Она на ночь останется. Она могла бы прийти и сегодня, но забыла дома пропуск.

— Ага, — согласился я. — Ладно, ложись спать, девочка. 

— Вы со мной заговорили как с ребенком.

— Нет, что ты, я говорю с тобой как со взрослой.

— Спасибо. Только сами, если хотите, ложитесь спать с семи часов. До свидания. И больше не звоните мне, а то разбудите меня, маленькую девочку.

Я дал отбой. Потом пробежался по интернету и узнал о том, что Украина за день отбила еще 3 населенных пункта. Где-то было особенно жарко, а я бездельничал. В последний раз я решил позвонить Нине уже часов в одиннадцать, целый час занимал себя дежурными пустяками и решил, что не буду завтра искать непонятного Вадима Николаевича который когда-то был на моем номере и скажу про это девчонке, и сразу повешу трубку.

— Я так и знала, что вы еще раз позвоните, — сказала Нина, подойдя к телефону. — Только не вешайте трубку. Мне, честное слово, очень скучно. И читать нечего. И спать еще рано.

— Ладно, — согласился я. — Давайте разговаривать. А почему вы так поздно не спите?

— Сейчас только восемь, — сказала Нина.

— У вас часы отстают, — отозвался я. — Уже двенадцатый час.

Нина засмеялась. Смех у нее был хороший, мягкий.

— Вам так хочется от меня отделаться, что просто ужас, — объяснила она. — Сейчас октябрь, и поэтому стемнело. И вам кажется, что уже ночь.

— Теперь ваша очередь шутить про времена? — спросил я.

— Нет, я не шучу. У вас не только часы врут, но и календарь другой?

— Почему другой?

— А вы сейчас мне скажете, что у вас вовсе не октябрь, а февраль.

— Нет, июль, — ответил я. И почему-то, будто сам себе не поверил, посмотрел на экран телефона: 14-е июля — крупными буквами красовалось там.

Мы помолчали немного, я надеялся, что она сейчас скажет «до свидания» и разговору конец. Но она вдруг спросила:

— А вы ужинали?

— В какой-то мере да, — сказал я искренне.

— Значит, не голодный.

— Нет, точно не голодный.

— А я голодная.

— А что, дома есть нечего?

— Нечего! — подтвердила Нина. — Хоть шаром покати. Смешно, да?

— Даже не знаю, как вам помочь, — сказал я. — И денег нет?

— Есть, но совсем немножко. И все уже закрыто. А потом, что купишь?

— Да, — согласился я, — все закрыто. Хотите, я пошурую в рюкзаке, посмотрю, что там есть?

— Рюкзак?

— Походный рюкзак, — ответил я. — Видели такой?

— Нет, — призналась Нина. — Ну а если найдете, что потом?

— Потом? Вызову Glovo. Они сейчас быстрые, спуститесь к подъезду и заберете.

— А вы далеко живете? Я — на Замостянской. Дом 44.

— А я на Юности. За университетом. Но я сейчас не...

— Опять не знаю. Только это не важно. Вы хорошо придумали, и спасибо вам за это. А что у вас есть в этом, в рюкзаке? — настаивала Нина. Потом помолчала и добавила: — Скажите, а у вас есть красная икра?

— Нет, — признался я. — Зато есть круасаны.

— Не надо, хватит, — сказала Нина твердо. — Давайте отвлечемся. Я же все поняла.

— Что поняла?

— Что вы тоже голодный. А что у вас из окна видно?

— Из какого окна? Здесь к примеру дома, старая фабрика. Как раз сейчас, полдвенадцатого, вахта меняется. И пожарный пост. И железная дорога. Вот за ней сейчас зарево.

— И вы все видите?

— Но слава богу, далеко. Видна только цепочка огней от раке...!

— Вот вы и врете! - прервала его Нина.

— Нельзя так со старшими разговаривать, — отозвался я. — Я не могу врать. Я могу ошибаться. Так в чем же я ошибся?

— Вы ошиблись в том, что видите огни. Их нельзя увидеть!

— Это почему же?

— Да вы вообще из окна не выглядывали.

— Почему? Я стою перед самым окном.

— А у вас в кухне свет горит?

— Нет, только  в корридоре. Тут на кухне нет лампочки.

— Вот, видите, я вас уже в третий раз поймала.

— Нина, милая, объясни мне, на чем ты меня поймала.

— Если вы смотрите в окно, то откинули затемнение. А если откинули затемнение, то потушили свет. Правильно?

— Неправильно. Зачем же мне затемнение? Тревога, что ли?

— Ой-ой-ой! Как же можно так завираться? А что же, тихо кругом, что ли? Постойте, может вы инвалид?

— К счастью, все у меня на месте.

— У вас бронь?

— Какая еще бронь?

— А почему вы тогда не на фронте?

Вот тут впервые мне стало подозрительно. Девочка меня вроде бы разыгрывала. Но делала это так обыкновенно и серьезно, что чуть было меня не испугала.

— Аааа, почему Вы решили что я должен быть на фронте, Нина?

— Там где все. Где папа. На фронте с немцами. Я серьезно говорю, я не шучу. А то вы так странно разговариваете. Может быть, вы все врете о круасанах?

— Не вру, — признался я. — И никаких немцев нет. Может быть, и в самом деле мне самому привезти вам?

— Так я в самом деле не шучу! — почти крикнула Нина. — И вы перестаньте. Мне было сначала интересно и весело. А теперь стало как-то не так. Вы меня простите. Как будто вы не притворяетесь, а говорите правду.

— Честное слово, девочка, я говорю правду, — сказал я.

— Мне даже страшно стало. У нас печка почти не греет. Дров мало. И темно. Только коптилка. Сегодня электричества нет. И мне одной сидеть ой как не хочется. Я все теплые вещи на себя накутала.

И тут же она резко и как-то сердито повторила вопрос:

— Вы почему не на фронте?

— Ок, на каком я могу быть фронте? Про какие фронты тебе известно в двадцать втором году?!

— Вы что из прошлого, опять меня разыгрываете?

Голос опять сменил тон, был он недоверчив, был он маленьким, три вершка от пола. И невероятная, забытая картинка возникла перед глазами — то, что было со мной, но много лет, тридцать или больше лет назад. Когда мне тоже было двенадцать лет. И в комнате стояла «буржуйка». И я сижу на диване, подобрав ноги. И горит свечка, или это была керосиновая лампа.

— Вы почему замолчали? — спросила Нина. — Стыдно стало? Вы лучше говорите.

— Нина, — сказал я как можно спокойнее, — какой сейчас год?

— Сорок второй, — ответила Нина.

И я уже складывал в голове ломтики несообразностей в ее словах. И номер телефона у нее только из шести цифр. И затемнение…

— Ты не ошибаешься? — спросил я.

— Нет, — стояла на своем Нина.

Она верила в то, что говорила. Может, голос обманул меня? Может, ей не тринадцать лет? Может она глуховатая бабуля с детским голосом, заболела еще тогда, девочкой, и ей кажется, что она осталась там, где война?

— Послушайте, — сказал я спокойно, — не вешайте трубку. Сегодня четырнадацатое июля 2022 года. Война закончилась почти 80 лет назад. Вы это знаете?

— Нет, — сказала Нина.

— Теперь знайте. Сейчас двенадцатый час… Ну как вам объяснить?

— Ладно, — сказала Нина покорно. — Я тоже знаю, что вы не привезете мне еду. Мне надо было догадаться, что и круасанов не бывает.

— Почему же?

— Во Франции немцы.

— Во Франции давным-давно нет никаких немцев. Только если туристы. Но немецкие туристы бывают и у нас.

— Как так? Кто их пускает?

— А почему не пускать?

— Вы не вздумайте сказать, что фрицы нас победят! Вы, наверное, просто вредитель или шпион?

- Нет, мы победили.

— Ой, а я уж боялась, что вы и в самом деле вредитель. А вы все-таки все выдумываете. Нет, не возражайте. Вы лучше расскажите мне, как будет потом. Придумайте что хотите, только чтобы было хорошо. Пожалуйста. И извините меня, что я так с вами грубо разговаривала. Я просто не поняла.

И я не стал больше спорить. Как объяснить это? Я опять представил себе, как сижу в этом самом сорок втором году, как мне хочется узнать, когда наши возьмут Берлин и повесят Гитлера. И сказал:

— Мы победим фашистов 9 мая 1945 года.

— Не может быть! Очень долго ждать.

— Слушай, Нина, и не перебивай. Я знаю лучше. И Берлин мы возьмем второго мая. Даже будет такая медаль — «За взятие Берлина». А Гитлер покончит с собой. Он примет яд. И даст его Еве Браун. А потом эсэсовцы вынесут его тело во двор имперской канцелярии, и обольют бензином, и сожгут.

Я рассказывал это не Нине. Я рассказывал это себе. И я послушно повторял факты, если Нина не верила или не понимала сразу, возвращался, когда она просила пояснить что-нибудь, и чуть было не потерял вновь ее доверия, когда сказал, что Сталин умрет. Но я потом вернул ее веру, поведав о Юрии Гагарине. И даже насмешил Нину, рассказав о том, что женщины будут носить брюки-клеш и совсем короткие юбки... 

И в этот момент нас прервал вой сирены. Я чисто машинально сбросил вызов..., но с сразу же стал набирать Нинин номер. Мне нужно было извиниться. Нужно было посмеяться вместе с этой девочкой. Ведь получилась, в общем, чепуха… Но мне нужно было сделать попытку рассказать ей про 2022-й, про Украину, про то что немцы уже не враги, а союзники, что, к всеобщему сожалению,  фашизм не умер, а благополучно переселился в другую страну, что мы все опять на фронте, кто на передовой, кто в тылу, на южном или восточном, где мы всем миром отбиваемся от врагов которые столько лет притворялись нам братьями. И про нашу Победу которая обязательно будет, но дату которой не могу ей сообщить даже я. Нина может и не поверит, этому полмира не может сейчас поверить, но я должен.

По мотивам рассказа К.Булычева "Можно попросить Нину?", 

1942-1972-2022.