Победитель.

Всем привет.

События дней сегодняшних наводят мои мысли на почемучки иного толка чем ранее. Но что есть то есть.

"Я не участвую в войне - она участвует во мне."

Ю.Левитанский.

Горкин стоял у окна и видел, как Арсений вышел за пределы лагеря.

— Подойдите, — предложил он журналисту BBC. — Сейчас вы увидите мою терапию в действии.

Журналист осторожно обошел стол и встал рядом у окна.

— Это.., этот один из них ?

— Да, — в предвкушении эффекта улыбнулся Горкин. — Вам повезло, это первая демонстрация. Как будто специально ради вас. Да, и можете снимать, я разрешаю.

— Разве он не знает, что будет? — тревожно спросил журналист.

— Конечно, знает. Но они, правда, не верят, пока не убедятся сами. Но вы смотрите.

Арсений не спеша шел по направлению к лесу. Отойдя от края лагеря метров на двести, он начал сгибаться, зажимая живот руками, споткнулся, застыл, затем, шатаясь, медленно двинулся вперед. Преодолевая нахлынувшую боль, он продолжал идти, но, не дойдя до леса, вскрикнул, свалился на землю и замер.

У Горкина пропала всякая охота смотреть, что будет дальше, — откровенно говоря, он был по жизни стратегом и грубая действительность, вот так без подготовки, его обычно огорчала. Повернувшись к столу, он включил рацию:

— Носилки к лесу, за Арсением, живо.

Услышав имя, журналист обернулся.

— Арсений? Это тот самый, комбриг ВСУ?

— Ага. Про его военные подвиги пишут поэзию… — Губы Горкина в отвращении скривились. Он читал кое-какие восхищенные отзывы в youtube: дрянь, все дрянь.

Журналист снова посмотрел в окно.

— Я слышал, что он попал в окружение, — задумчиво проговорил он.

Через плечо посетителя Горкин видел, как Арсений приподнялся и на коленях медленно пополз к лесу. К нему подбежали медики с носилками, подхватили сраженное болью тело и понесли к лагерю. Когда они скрылись из виду, журналист спросил:

— Он будет жить?

— Да, денек-другой полежит в изоляции и придет в себя. Небольшое растяжение связок, конвульсии, прочее. Журналист отвернулся от окна.

— Очень наглядно, — осторожно сказал он.

— Вы — первый посторонний, наблюдавший эту картину, — с удовлетворением произнес Горкин. К нему вновь вернулось хорошее настроение. — Эффектно, не правда ли?

— Да, — согласился журналист, садясь в кресло. — Весьма наглядно.

Они вернулись к интервью. Горкин уже сбился со счета, в который раз за этот год ему приходилось объяснять, что на чем именно основана его терапия идей нового мира и в чем ее  значение для его страны. Горкин решил проявить инициативу и увлекся идеей внедрения чипа в мозг человека. Зачем убеждать в чем-то каждого человека, даже в откровенной чуши, если можно сразу записать все в мозг. Так в центре его лагеря размещен ретранслятор. Пока пленный находился в пределах 150-метровой зоны действия ретранслятора, все шло хорошо. Но стоило ему отойти, как чип начинал посылать импульсы боли в его нервную систему. Боль усиливалась по мере удаления от лагеря и в своем пике буквально парализовывала тело.

— Понимаете, пленный не может скрыться, — продолжал Горкин. — Даже если бы Арсений добрался до леса, мы бы его нашли — он неминуемо выдал бы себя криками.

Апробацию идеи на пленных первоначально предложил сам Горкин, в ту пору младший сержант в взводе охраны федеральной тюрьмы. На протяжении нескольких лет ее внедрению мешали всякого рода сентиментальные возражения и воззвания к гуманности, но сейчас наконец то Горкина поставили во главе комитета обороны новоиспеченной республики с испытательным сроком в пять лет.

— Если результаты окажутся хорошими, а я в этом убежден, — сказал Горкин, — то все наши лагеря возьмут на вооружение мой метод. Он очень эффективен и дает результат в кратчайшие сроки. Телевизор отдыхает.

И в самом деле, чип исключал всякую возможность побега, позволял легко справляться с беспорядками, достаточно было на минуту-другую переключить передатчик, и упрощал саму систему охраны.

— Красота, ведь у нас здесь охрана, как таковая, отсутствует, — продолжал Горкин. — Только несколько человек на экстренный случай и для работы в изоляторе.

Опытный проект был рассчитан исключительно на военнпопленных и государственных преступников.

Горкин улыбнулся:

— И можно сказать, что в нашем лагере собралась временно нелояльная оппозиция.

— Иными словами, политические заключенные? А как же Женевская конвенция? — спросил журналист.

— Мы не употребляем такой формулировки, — сухо произнес Горкин.

Журналист принес свои извинения и поторопился закончить интервью. Горкин, вновь обретя благодушный вид, проводил его до выхода из лагеря.

— Взгляните. — Он взмахнул рукой. — Никаких стен, никаких пулеметов на вышках, никаких ограничений. Вот он, идеальный мир будущего!

Журналист что-то хотел возразить, но поспешил поблагодарить его за интервью и направился к машине. Горкин подождал, пока он уедет, после чего пошел в изолятор взглянуть на Арсения. Но тому сделали укол, и сейчас он спал.

Арсений лежал на спине, уставясь в потолок. Одна и та же мысль неотступно ворочалась в голове: «Я не знал, что это будет так больно. Я не знал, что это будет так больно». Он мысленно взял большую кисть и вывел на безукоризненно белом потолке: «Я не знал, что это будет так больно».

— Арсений!

Он повернул голову и увидел стоявшего у постели Горкина, но не произнес ни слова в ответ.

— Мне сказали, что вы очнулись.

Арсений молчал.

— Я предупреждал вас, — напомнил Горкин. — Я говорил, что бежать бессмысленно.

Арсений открыл рот и сказал:

— Все в порядке, не беспокойтесь. Вы делаете свое дело, я — свое.

— Не беспокойтесь?! — вытаращился на него Горкин. — С чего это я стану беспокоиться?

Арсений поднял глаза к потолку. Слова, начертанные минуту назад, уже исчезли. Если бы у него были бумага и карандаш… Мысли утекают, их надо задержать…

— Могу я попросить бумагу и карандаш?

— Чтобы опять писать душераздирающие призывы к свободе? Разумеется, нет!

— Разумеется, нет… — повторил Арсений.

Он закрыл глаза и стал наблюдать за утекающими мыслями. У человека не хватает времени и на запоминание лучших мыслей, человек должен выбирать. Арсений давным-давно выбрал борьбу за свободу своей страны, своего народа. Но сейчас у него не было средств, чтобы запечатлеть свои мысли на бумаге, и они, словно вода, просачивались сквозь мозг и бесследно исчезали во внешнем мире. Проклятье, как же придумать чтобы их запомнить хотя бы тезисно.

— Боль пройдет, — заверил Горкин. — Вы тут два дня. Уже должно пройти. Пора бы уже привыкнуть.

— Но она вернется, — сказал Арсений. Он открыл глаза и снова написал слова на потолке. — Боль,… и она вернется.

— Не глупите, — возразил Горкин. — Она ушла навсегда и не вернется, если только вы не вздумаете чудить еще раз.

Арсений молчал.

Горкин смотрел на него с полуулыбкой, потом нахмурился.

— Вы же не собираетесь…

Арсений взглянул на него с некоторым удивлением.

— Конечно, собираюсь. Разве вы в этом сомневались?

— Никто не осмеливается на побег повторно.

— Знаете ли, ведь я никогда не перестану быть самим собой. Я никогда не перестану верить, что я тот, кем должен быть. Я не перестану быть свободным даже если я на цепи. На вашей невидимой цепи! Вы должны это знать!

— Значит, снова побежите? — Горкин не сводил с Арсенийа глаз.

— Снова и снова.

— Чушь! — Горкин сердито погрозил пальцем. — Конечно, если вы хотите умереть, я предоставлю вам такую возможность. Неужели вы не знаете, что, если мы не принесем вас назад, вы там умрете?

— Это тоже побег, — сказал Арсений.

— Что ж, если вы этого хотите, отправляйтесь, я обещаю никого за вами не присылать.

— Тогда вы проиграли. — Арсений наконец перевел взгляд на злое лицо Горкина. — Вы проиграли по вашим же собственным правилам. Вы заявляете, что ваша супер-терапия  заставит меня сдаться, а это значит, что она заставит меня перестать быть самим собой. А я утверждаю, что, пока я бегу, вы проигрываете. И если ваш метод убьет меня, вы проиграли окончательно.

Взмахнув руками, Горкин закричал:

— Вы полагаете, что это игра?

— Конечно, — ответил Арсений. — Для вас война - это игра, вы любите войну не за родину, не за страну, не за ее людей, вы любите ее за насилие и смерти. Именно потому вы всячески поддерживаете ее. Вы играете мной, моими чувствами и моей жизнью, впрочем как и жизнями тысяч других людей. В моем положении я не могу ответить вам в полную меру, поэтому мне остается играть вашими дурацкими идеями.

— Вы явно сошли с ума, — сказал Горкин, отступая назад. - Ваше место не здесь, а в сумасшедшем доме!

— А вы считате что это место на него не похоже? Но это тоже будет ваш проигрыш! — кинул Арсений в захлопнувшуюся дверь.

Арсений опустил голову на подушку. Оставшись один, он вновь оказался во власти пережитого ужаса. При мысли о чипе ему становилось дурно от страха. Но с не меньшей силой он боялся потерять себя, потерять свою сущность. И этот абстрактный страх был ничуть не слабее, нет, сильнее страха боли, ибо понуждал его еще и еще раз повторять попытку к бегству.

— Но я не знал, что это будет так больно, — прошептал он и снова вывел эти слова на потолке.

 Горкину сказали, когда Арсений выйдет из изолятора, и он поджидал его у дверей. Арсений, казалось, похудел и состарился. Он заслонил глаза от яркого солнечного света и взглянул на Горкина.

— Прощайте, Горкин, — сказал он и пошел опять к лесу.

— Вы берете меня на пушку, — проговорил Горкин, словно не в силах поверить.

Не удостоив его ответом, Арсений продолжал упрямо идти к лесу.

Горкин не помнил, когда испытывал такой гнев. Ему хотелось догнать Арсения и задушить своими руками. Он сжал кулаки, повторяя про себя: но я же победитель, я крутой стратег, но не жестокий. Как и чип, который тоже был разумным, и… не жестоким. Единственное, чего он требовал — повиновения. И Горкин добивался только повиновения. Чип наказывал лишь такой бесцельный вызов, какой бросал Арсений. И он, Горкин, поступал так же. По его мнению Арсений был антиобщественной, стремящейся к самоуничтожению личностью. Его следовало проучить. Для его же собственной пользы, равно как и для блага общества, Арсения следовало хорошенько проучить и проучить показательно.

— Чего ты этим добиваешься? — закричал Горкин, не сводя горящего взгляда со спины Арсения, который, не сбавляя шага, молча шел вперед. — Я никого не пришлю за тобой! Ты приползешь ко мне сам!

Согнувшись пополам, на заплетающихся ногах Арсений тащился по полю к деревьям. Горкин сжал зубы и вернулся в кабинет составлять отчет: черт, две попытки к бегству за истекшую неделю.

Два или три раза на протяжении дня он выглядывал в окно. В первый раз он увидел, как Арсений на четвереньках ползет к деревьям. Потом Арсения уже не стало видно, но слышны были его крики. Горкин с большим трудом сосредоточил внимание на отчете.

Вечером он вышел наружу. Из леса по-прежнему раздавались крики Арсения, слабые, но регулярные. Немного позже к Горкину подошел представитель Красного Креста:

— Мистер Горкин, его необходимо вернуть.

Горкин кивнул.

— Я хочу убедиться, что он получил урок сполна.

— Да вы только послушайте!

— Хорошо, идите, — мрачно согласился Горкин.

В этот момент крики прекратились. Горкин и санитары повернули головы, прислушались — тишина. 

Арсений лежал и кричал. Боль не давала ему думать, но иногда, после особенно громкого крика, она на долю секунды отступала, и в эти мгновения он продолжал по миллиметрам ползти прочь от лагеря. За последние несколько часов он продвинулся на два с небольшим метра. Теперь его голова и правая рука были видны с проселочной дороги, проходящей по лесу.

С одной стороны, Арсений не воспринимал ничего, кроме боли и собственных криков. С другой стороны, с какой-то неестественной, кристальной ясностью он отмечал про себя все окружающее: травинки у глаз, неподвижность леса, ветки деревьев далеко наверху, синее небо. И маленький грузовик, остановившийся на дороге.

Человек, который выскочил из грузовичка и склонился над Арсением, был одет в простую одежду фермера. У него было усталое, изборожденное морщинами лицо.

— Что с тобой, приятель?

— А-а-а. — закричал Арсений.

— Я отвезу тебя к врачу. — Фермер сунул в рот Арсенийу кусок материи. — Прикуси. Тебе станет легче.

Легче не стало, но материя заглушила крики. Арсений еще был в состоянии испытывать благодарность — он стеснялся их.

Он был в сознании и все помнил: поездку в сгущающихся сумерках, врача, короткий разговор между ним и фермером. Потом фермер ушел, а врач вернулся к Арсению. Он был молод, бледен и зол.

— Вы из фильтрационного лагеря?

Арсений кричал сквозь материю. Голова судорожно тряслась. Его резали ледяными ножами, терли шею наждаком, в желудке кипела кислота. Суставы словно кто-то выворачивал-так человек за столом отрывает крылышко цыпленка. Кожу содрали, обнаженные нервы кололи иглами и жгли на огне, по натянутым мышцам били молотом, грубые пальцы выдавливали глаза изнутри. И все же гениальная мысль, вложенная в эту боль, не позволяла ему потерять сознание, погрузиться в забытье. Спастись от муки было невозможно.

— Какая сволочь… — пробормотал врач. — Я попытаюсь извлечь из вас эту заразу… Не знаю, что из этого получится, и если она имеет трекер то, но я попытаюсь…

Он ушел и вернулся со шприцем.

— Сейчас вы уснете…

— Его нигде нет.

Горкин в ярости глядел на санитара, но понимал, что тот говорит правду.

— Так. Значит, кто-то его забрал. У него был помощник, который помог ему бежать.

— Никто бы не осмелился, — заметил санитар.

— И тем не менее, — сказал Горкин. — Я извещу военных.

Через два часа военный патруль, опросив местных жителей, нашел фермера, подобравшего раненого человека и доставившего его к доктору. Они допускали, что фермер действовал по неведению.

— Но не доктор, — мрачно заявил Горкин. — Он наверняка сразу же все понял.

— Да, вероятно.

— И не доложил.

— Нет, полковник.

— Я поеду с вами. Подождите меня.

— Слушаюсь.

Они приехали без сирены, вошли в дом и застали доктора моющим в раковине инструменты.

Доктор окинул их спокойным взглядом и сказал:

— Я вас ждал.

Горкин указал на человека, лежащего без сознания на столе.

— А вот и Арсений.

— Арсений? — удивился доктор. — Командир 27-й бригады?

— А вы не знали? Так почему же вы помогли ему?

Вместо ответа доктор пристально оглядел его и спросил:

— Вы, очевидно, сам полковник Горкин?

— Да, это я.

— Тогда, полагаю, это ваше, — сказал доктор и вложил в руку Горкина окровавленный чип.

Потолок был пуст и бел. Арсений опять мысленно писал на нем слова, но боль не проходила. Кто-то вошел в комнату и остановился у постели. Арсений медленно открыл глаза и увидел Горкина.

— Как вы себя чувствуете, Арсений?

— Я думал о забвении, — проговорил Арсений. — Я напишу вам поэму на эту тему.

Он посмотрел на потолок, но тот был пуст.

— Однажды вы просили бумагу и карандаш… Мы решили вам их дать.

Арсений почувствовал внезапную надежду, но затем понял.

— А, — произнес он, — а, вот что.

Горкин нахмурился.

— В чем дело? Я могу дать вам бумагу и карандаш.

— Если пообещаю не бежать?

— Ну так что же? Вам не уйти, пора уже смириться.

— То есть я не могу выиграть. Но я не проиграю! Это ваша игра, ваши правила, ваше поле. Мне достаточно ничьей. Вы способны это понять? Хотя что я спрашиваю, если бы вы были способны вы бы не полезли к нам со своим мирком…

— Вы все еще думаете, что это игра… Хотите взглянуть, чего вы добились? — Горкин открыл дверь, дал знак, и в комнату ввели доктора. — Вы помните этого человека?

— Да, — сказал Арсений.

— Через час в нем будет чип. Вы довольны? Вы гордитесь, Арсений?

— Простите, — взглянув на доктора, промолвил Арсений.

Доктор улыбнулся и покачал головой.

— Не надо извиняться. Я тешил себя надеждой, что широкая огласка поможет вам избавиться от такого зверства. — Его улыбка потухла. — Увы, этого оказалось недостаточно…

— Вы, два идиота помешанных на  демократии и слепленых из одного теста, — с презрением сказал Горкин. — Эмоции народной массы - вот о чем вы только и можете думать. Арсений — в своих так называемых идеях свободной нации, а вы — в своих речях на форумах.

— О, вы написали речь? — Арсений улыбнулся. — Жаль, что я ее не видел.

— Речь получилась не блестящая, — сказал доктор. — У меня не было времени подготовиться. Я не знал, что европейский регламент обсуждения может быть затянут более чем день…

— Ну что ж, достаточно, — оборвал Горкин. — Вы еще наговоритесь за долгие годы.

У дверей доктор обернулся:

— Пожалуйста, подождите меня. Уверен что операция скоро закончится.

— Пойдете со мной? — спросил Арсений.

— Ну разумеется, — усмехнулся доктор.

По мотивам рассказа  Д.Уэстлейка "Победитель".